Две жизни. Часть 1. Глава 8. Еще одно горькое разочарование и отъезд из Москвы
Как только мы вышли из вагона, целая орда служащих всевозможных гостиниц
- в куртках или ливреях, в кепи или шапках, с обозначением названия своих
заведений - стала зазывать нас, предлагая кареты, коляски и т. д.
Впереди шёл Ананда, как бы высматривая кого-то; посередине шли мы с
Флорентийцем, сзади И. Завершалось наше шествие носильщиками с чемоданами.
Зычные выкрики названий гостиниц, торги пассажиров со стаей извозчиков в
длинных синих поддёвках, с кнутами в руках, накидывавшихся десятками на
одного пассажира, - всё это было так забавно, что я снова забыл обо всём,
увлекся наблюдениями и готов был, смеясь, остановиться. Флорентиец слегка
подтолкнул меня, я перестал таращить глаза по сторонам и увидел, что из
толпы гостиничных слуг отделился один, с надписью на кепи "Националь", и
приветствовал Ананду, весьма почтительно держа руку у козырька.
Через несколько минут мы уселись в отличное ландо и покатили в центр
города.
Я давно не видел Москвы, и по сравнению с Петербургом она показалась мне
грязным, провинциальным городом с незначительным движением. Улицы, по
которым мы ехали, узкие, искривленные, с низенькими домами, часто
деревянными, со множеством церквей, церквушек и часовен, с перезвоном
колоколов, нёсшимся со всех сторон, производили впечатление
патриархальности. Глядя на эти церкви, я невольно подумал, что русский
народ, должно быть, очень религиозен. Я спрашивал себя, могут ли русские
дойти до глубокого фанатизма, подобно магометанам, которые слишком рьяно
служат своему Богу.
Я стал думать о себе самом: что для меня Бог и как живу я с Ним и в Нём?
Мешает ли мне моя религия или помогает? Посещая церковь раз в неделю со всей
гимназией, я видел в этом лишь развлечение в нашей монотонной жизни; и ни
разу не пробовал искать в Боге облегчение, не докучал Ему своими жалобами, а
стоял в церкви и просто наблюдал.
Мы ехали молча, изредка перекидываясь незначительными замечаниями; но я
инстинктивно чувствовал, что всех тревожит мысль о судьбе брата и Наль.
Войдя в вестибюль гостиницы, мы взяли номера, как условились раньше.
Флорентиец спросил, нет ли почты на имя лорда Бенедикта, и - к моему
удивлению - очень важный и осанистый портье подал ему две телеграммы и два
письма.
- Письма ждут вашу светлость уже два дня; а телеграммы - одна ночная,
другая сию минуту подана, - почтительно прибавил он.
Водворившись в номере, я едва дождался, пока коридорный перестанет
возиться с нашими вещами и выйдет. Я бросился к Флорентийцу, спрашивая, не
от брата ли письмо, мне показалось, что я узнал его почерк на одном из
конвертов. Он, улыбаясь, подивился, что я - такой всегда рассеянный, - мог
издали узнать почерк того, кого люблю. Видя моё нетерпение, он взял письмо
брата, подал его мне и сказал:
- Когда Али говорил с тобой в саду, он предупредил тебя, что жизнь брата,
твоя и Наль зависят от твоего мужества, выдержки и верности. Читая теперь
письмо, думай не о себе, а только о том, как ты можешь ему помочь.
Сердце моё сжалось. Предчувствие подсказало, что сегодня брата не увижу,
а я так на это надеялся.
Я прочел письмо, ещё раз перечитал его и всё никак не мог собраться с
мыслями и прийти к какому-либо выводу.
Брат писал, что уехать из К. им удалось незамеченными: что слуги были
переодеты восточными женщинами, Наль ехала в европейском костюме, который
приготовил ей Али, а сам брат был в штатском платье. Причём все они сели в
разные вагоны и только в Москве, переодевшись в дороге ещё раз, сошлись все
вместе.
В Москве вся компания благополучно пересела в петербургский поезд,
поскольку друзья предупредили их, что пароход в Лондон отходит в
воскресенье; поэтому времени на остановку и свидание в Москве не оставалось.
Брат посылал мне свою любовь и просил простить его за беспокойство и
огорчения, которые он доставил мне вместо отдыха. Он просил Флорентийца не
оставлять меня, если я не поспею на тот же пароход.
"Поспею на пароход", - несколько раз печально и горько повторял я
мысленно.
- Воскресенье - это сегодня, - наконец сказал я Флорентийцу. Против моей
воли я таким тоном выговорил эту фразу, точно вернулся с похорон и объявлял
ему об этом.
- Да, это сегодня. Им удалось проскочить благодаря тому, что друзья
Ананды и Али отвлекали внимание главарей-фанатиков и пустили погоню по
ложному следу, - ответил он. - Но вот письмо Али и две его телеграммы. За
нами следом идёт погоня. Мулла и главари решили, что ты конечно же
последуешь за братом. И по твоим следам ведено отыскать их, пусть даже на
краю света. Если же будет возможность, захватить тебя и, рассчитывая на твою
молодость, запугать всяческими угрозами и вызнать всё, что им нужно.
- Значит, будь такая возможность, - я всё равно не смог бы поехать с
братом. В таком случае не стоит об этом и думать, - сказал я, стараясь
стряхнуть с себя все иные мысли, кроме мысли о жизни и безопасности брата. -
Что же теперь мы, а в частности я, будем делать? С вами мне всюду хорошо.
Теперь вся жизнь моя в вас одном, вы спасёте брата, я в этом уверен.
Располагайте мною так, как найдёте нужным для дела. Повторяю, сейчас для
меня в жизни - вы всё.
- Ты - настоящий брат - сын своего брата-отца. Поверь, за эту минуту
героизма ты будешь вознагражден большим счастьем. Кто умеет действовать,
забывая о себе, тот побеждает, - ответил мне Флорентиец, ласково меня обняв.
- Али предупредил в письме, что сообщит дополнительно, будет ли за нами
погоня. Первая телеграмма подтверждает это, во второй говорится, кто идёт по
нашему следу. Это два молодых купца, которые едут в Москву будто бы за
товаром; один говорит только на своём родном языке и ещё по-русски; другой
знает немецкий и английский. Али пишет, что оба они - приятели жениха Наль.
Можно представить, что они намереваются делать и как. Вещи, переданные тебе
для Наль, - это не обиходные вещи, их надо непременно переправить ей и как
можно скорее. Предлагаю тебе вот какой план. Вещи Наль я отвезу сам; сегодня
же сяду в курьерский поезд, идущий в Париж, оттуда проеду в Лондон и буду
там раньше их. Тебе же следует немедленно, уже через два часа, вместе с
Эвклидом выехать в Севастополь, а оттуда морем добраться до Константинополя
и дальше пробираться в Индию, в имение Али. Ананде собираюсь предложить
оставаться здесь целый месяц под предлогом дел, держать связь со всеми нами
и наблюдать за действиями врагов. Я буду полезен и даже нужен твоему брату и
Наль, которые могут оказаться беспомощными без опытного друга в первое
время, в совершенно новых для них условиях. Да и в смерти брата твоего надо
всех уверить, чтобы раз и навсегда покончить с преследованием. Через
три-четыре месяца и я приеду в Индию. Я думаю устроить наших беглецов в
Париже, когда всё образуется.
Я молча слушал. Не то чтобы во мне всё окаменело. Нет, я переживал нечто
похожее на то, что должны ощущать люди, когда внезапно умирают их любимые. Я
точно стоял у глубокой могилы и видел в ней гроб.
Я машинально встал, открыл чемодан, где находились вещи Наль, и стал
вынимать оттуда свои, каждая из них резала меня точно ножом.
- Вы, вероятно, не захотите нарушать порядок, в каком были уложены вещи.
Вот эти деньги мне подарил Али молодой. Они мне не нужны, так как для той
далёкой поездки, в которую вы меня посылаете, они не годятся, да и мало их.
Пусть это будет мой подарок брату. Купите в Париже прекрасный футляр, в виде
золотой или серебряной коробки, - на какую хватит денег, - и вложите в неё
вот эту записную книжку его, которую я так непростительно забыл в доме Али,
- говорил я Флорентийцу, подавая ему чудесную книжку брата с павлином. - Я
готов. Но разрешите мне сопровождать И. в качестве его слуги, чтобы я мог
зарабатывать тот кусок хлеба, который до сегодняшнего дня ел из рук моего
брата, - продолжал я.
- Мой милый мальчик, - сказал мне на это Флорентиец, - когда ты приедешь
в Индию, станешь учиться. Ты многое узнаешь и поймёшь. Пока же доверься мне.
Будь не слугой, а другом Эвклиду. Твой талант к математике и музыке ещё не
всё, чем ты обладаешь. Разве ты не чувствуешь в себе писательского дара?
Я покраснел до пота на лице. Я никогда бы не поверил, что самое заветное,
от всех сокрытое моё желание - и то он сможет подсмотреть.
Но времени на дальнейшие разговоры не оставалось. Вошли Ананда и И., и
Флорентиец поведал им свой новый план. Меня очень удивило, что ни один из
них не возразил ни словом; оба приняли его распоряжения, как не подлежащие
даже обсуждению.
.Ананда позвонил и велел заказать сейчас же два билета в Севастополь и
отвезти двоих к поезду; а в номер подать нам завтрак.
- И на вечерний поезд в Париж купите один билет, - прибавил он.
Мы уложили мои вещи в поместительный саквояж Флорентийца, который он мне
подарил.
- Там ты найдёшь мой сюрприз, - смеясь, сказал он мне. - Как только
почувствуешь могильное настроение, - так и поищи его. Вот последний мой
завет тебе: помни, что радость - непобедимая сила, тогда как уныние и
отрицание погубят всё, за что бы ты ни взялся.
Тут принесли наш завтрак: явился портье, говоря, что у него остались на
руках два билета в Севастополь в международном вагоне, которые он собирался
отослать в кассу вокзала в ту минуту, когда пришёл наш заказ. Билеты взяли,
вещи отдали слуге; и мы сели завтракать. Через полчаса мы с И. должны были
ехать на вокзал.
Как я ни боролся с собой, но есть я ничего не мог, хотя с вечера ничего
не ел. Сердце моё разрывалось. Я так привязался к Флорентийцу, что будто
второго брата-отца хоронил, расставаясь с ним сейчас. Все старались сделать
вид, что не замечают моей печали. Я думал, - откуда у этих людей столько
самоотверженности и самообладания? Почему они так уравновешенны,
стремительно идя на помощь чужому им человеку, моему брату; в чём находят
они ось своей жизни, почву своему уверенному спокойствию?
И снова пронизала сердце мысль - кто человеку "свой", кто ему "чужой"?
Мелькали в памяти слова Флорентийца, что кровь у всех людей одинаково
красная и потому все братья, всем следует нести красоту, мир и помощь.
В кружении мыслей я не заметил, как кончился завтрак. Флорентиец погладил
меня по голове и сказал:
- Живи, Левушка, радуясь, что жив твой брат, что ты сам здоров и можешь
мыслить. Мыслетворчество - это единственное счастье людей. Кто вносит
творчество в свой обыденный день - тот помогает жить всем людям. Побеждай
любя - и ты победишь всё. Не тоскуй обо мне. Я навсегда твой друг и брат.
Своей героической любовью к брату ты проложил дорогу не только к моему
сердцу, но вот ещё твоих два верных друга, Ананда и Эвклид.
Я поднял глаза на него, но слёз сдержать не смог. Я бросился ему на шею,
он поднял меня на руки, как дитя, и шепнул:
- Уроки жизни никому не легки. Но первое правило для тех, кто хочет
победить, - уметь улыбаться беззаботно на глазах у людей, пусть даже в
сердце сидит игла. Мы увидимся, - а вести обо мне будет посылать тебе
Ананда.
Он опустил меня на пол, весело ответив на стук в дверь. Это портье пришёл
сообщить, что пора ехать на вокзал.
Мы с И. простились сердечным пожатием рук с Флорентийцем и Анандой,
спустились за портье вниз, сели в коляску и двинулись на вокзал. Мы ехали
молча, не обменявшись ни словом. Только раз, при досадной задержке из-за
какого-то уличного происшествия, И. спросил кучера, не опоздаем ли мы на
поезд. Тот погнал лошадей, но всё же поезд тронулся, едва мы успели войти в
вагон.
Глава 8. Обсуждения
Понравилась статья? Есть вопросы? Хочется высказать своё мнение? Всё это возможно сделать на
форуме